[indent] — у меня есть преимущество. я отлично играю в гольф.

как и стреляет, как и держится в седле, преимущество вампиров среди тех, кто только изображает из себя важных, в том, что за столько лет жизни ты действительно способен показать, кем был, пронося след прошлых веков. герберт прошел две войны, герберт застал множество научных открытий, герберт становился свидетелем захвата машинами страны очень давно. с его знаниями, опытом и мудростью придется считаться. он точно не относится к числу тех вампиров, что стараются быть на одной волне с нынешними людьми. свою «древность» герберт демонстрирует с тем же шиком, как и все прочее. его сила в столетии, а не в попытках привыкнуть к миру, который ему не нравится.

[indent] — наш семейный бюджет не пострадает, если я поддамся парочку раз, — чтобы в последний момент с разгромом показать, кто здесь по-настоящему на несколько шагов впереди. герберт воспринимает все жесты бернадетт как обыденность, в привычках их двоих то поправить одежду, то невзначай прикоснуться друг к дружке. — мои лучшие сделки были заключены во время гольфа. это будет полезно. надеюсь.

он ждал, что она про это спросит, поэтому широко загадочно улыбается. верно же, хозяйка поместья обязательно должна знать, что же происходит внутри того, что под ее присмотром, но герберт хитрит. точно так же он намеревался впечатлить не только гостей, но и свою жену, даже если за их годы совместной жизни в браке это, казалось бы, уже невозможно. хочется попытаться, посмотреть, как далеко он зайдет, чтобы удивлять всех дальше раз за разом. однажды он уже удивил тем, что выжил.

[indent] — ты не слышала, потому что я тебе не сказал, — герберт простодушно пожимает плечами и наклоняет голову в сторону.

когда он щурится так по-мальчишески забавно и задорно, до морщинок у глаз, в нем узнается тот молодой викторианский юноша, любящий пошутить и разыграть кого-нибудь, подбить на авантюру.

[indent] — и не скажу. видимо, вам придется дождаться вместе со всеми гостями, миссис джекилл, — его театрально-печальный вздох как еще одна безобидная издевка над бедной женщиной, что страдает от любопытства.

но всему свое время.

[indent] — ты знаешь меня, — герберт подпирает плечом стену из лучшего темного дерева. — никогда не откажусь провернуть что-нибудь. проделки все улучшают. м? — в числе его проделок была и отправка на корабле до ее родителей, чтобы попросить их благословения на их брак. тайно от бернадетт, чтобы увидеть ее реакцию: ее изумление, счастье. мужчины, что не хотят приятно удивлять своих женщин, вызывают у герберта много вопросов.

он касается ее локтей, слегка приобнимает во время короткого поцелуя, расслабленно прикрывая глаза. всего через одно касание ей удается убедить его, что все пройдет идеально. почему нет? они оба постарались, клан тоже постарался. поцелуя ему хватает, чтобы взгляд опять затуманился влюбленной дымкой. в таком состоянии герберту даже спорить с ней о сладком не хочется, как и о его оставшейся любви к нему.

[indent] — ладно. если для меня останется кусочек.

в зал они вступают вместе. он идет уверенно. на стенах висят картины, те самые, что спрятаны за темными тканями. гости образуют полукруг. когда бернадетт хочет было отпустить его локоть и слиться с толпой, герберт не дает ей этого сделать, крепче хватаясь за ее руку свободной. она нужна ему тут, по его плечо, чтобы они видели, что он не добился бы и половины успеха, если бы однажды не встретил ее, вдохнувшую в него жизнь. он был бы все так же опасен и одиноким холостяком, но наличие той, к кому необходимо возвращаться, кто сплошное олицетворение жизни в лучшем ее виде, сделало его не просто опасным, но и непобедимым, пока она с ним. он смотрит на нее в последний раз, прежде чем обратиться к гостям вновь:

[indent] — вот мы и здесь, как и обещал. сюрприз для всех, кто пришел, чьи заслуги не могли пройти мимо меня. не хочу больше томить вас, друзья. это... — он поднимает руку, — мой подарок вам, — щелк.

вампиры клана, молчаливые тени, сдергивают ткани. они касаются пола, а гости затаивают дыхание. каждая картина — портрет того, кого пригласили. тут и там доносятся восторженные вздохи, бурное обсуждение шепотом, герберт улавливает тихие вопросы, как им удалось это провернуть. герберт доволен и опускает руку до середины, давая знак не стесняться аплодисментов, которые наконец-то заслуженно звучат. он мгновенно становится не просто хозяином-вампиром вечера, но и искусным фокусником. герберт признательно кратко кивает головой.

[indent] — не буду лгать вам, это было сложно, но полезно иметь связи с художниками, которые не умерли сто лет назад? — он шутит, они понимающе смеются. — вы заберете эти портреты собой. пусть они украшают ваш дом, квартиру. я хочу сказать вам, друзья, что если я дарю вам просто так портреты, что уже украшают и мое поместье, если в моих силах приказать нарисовать каждого тут находящегося... то что же я могу дать вам еще? задайте себе этот вопрос. вы хотите, чтобы я был вашим другом, — герберт усмехается краем губ. — и это взаимно.

все так, как и должно быть. все привело его к тому, чтобы он стоял здесь: в своем поместье, с восхитительной женщиной, которую он безгранично любит, в окружении всех денверских сливок общества, что на протяжении всего вечера искали подвох то в одном углу поместья, то в другом, только и ждущие момента, какого-либо запрятанного изъяна, чтобы кольнуть этим герберта. у них ничего не выйдет. он богат, он бессмертен, он аристократ, за его спиной могущественный клан, чуть больше ста лет назад контролировавший целый лондон. герберт знает, как вести дела. герберт уже чувствует, как этот маленький скромный городок оказывается на его бледной ладони, как при одном его взгляде вся гадость пропадает прочь, как будут бежать и бояться, как его невидимая рука коснется следом ближайших городов. как насчет посмотреть в сторону лос-анджелеса или сан-франциско, оставаясь незаметным и неприкосновенным тут?

герберт приподнимает подбородок, осанка всегда выдавала в нем существо иного времени и статуса. его губы дергаются в незаметной для всех призрачной улыбке того, кто смог победить снова. триумф наполняет все его естество, он редко бывает счастлив, когда не находится рядом с супругой, но знать, что ты — беспрекословный и вечный победитель весьма приятно. всем нравится, когда грандиозные продуманные планы исполняются. герберт заглядывает в лицо каждому, он видит больше не подозрения, не спрятанный страх из-за того, кто он. в глазах многих деятельных мужчин он подмечает интерес.

теперь они видят его совсем по-другому, и это замечательно, потому что герберт готов играть не только роль темной лошадки, так вовремя появляющейся и по щелчку пальцев решающей их проблемы. место герберта прямиком ближе к трону, не сам он, но править необязательно тому, кто находится в свете. до тех пор, пока они не станут мешать ему вершить свое правое дело касательно преступников, они все в полном порядке.

а даже если они не смогут найти понимание... герберту не нужно чужое разрешение, чтобы поступить так, как он хочет.

бернадетт имеет право видеть этот вечер в качестве подачки. в качестве: о, мы построили такой красивенький домик и хотим поиграть с вами в примерную обеспеченную семейку, пожалуйста, примите нас в свои ряды, но у герберта все происходящее имеет совсем иной смысл. он не просит никаких подачек. он построил сраное старомодное и совершенно не вписывающееся в общий интерьер городка поместье по простой причине: он может. и он делает. он заказывает портреты всех гостей и вешает их в своем зале, потому что его прихоть всегда исполняется. так и с преступниками: если он приехал в денвер убить всех, кто переступил черту, значит это будет исполнено. вечер не попытка влиться в высший свет. вечер — это особое предупреждение от герберта.

бернадетт оказалась невероятно проницательна и точна в произнесенных недавно словах.

в городе новый шериф.

герберт плохой полицейский.

он продолжает изучать каждого в зале. чуть хмурится. мелькнувшее лицо отличается. оно злое. мужчина, стоящий позади всех, расталкивает гостей и вскидывает руку. в ней пистолет. время останавливается. нет. не совсем. оно замедляется. тягуче. неприятно. герберт следит в замедленной съемке. мужчина кричит нечеловеческим голосом:

« будь ты проклят, джекилл! »

бернадетт. она стоит ближе к пистолету. ближе к дулу. пуля попадет в нее. в бочину. пуля, скорее всего, отравлена. герберт быстрее пули. герберт рявкает:

детт, назад!

он хватает ее за плечи, закрывает собой. щитом валит на пол, заставляя сесть. что-то не так. боль. как на войне. опять в спину. опять пуля. герберт держит глаза широко раскрытыми и ладонью наощупь и вслепую касается собственного бока. его рубашка под пиджаком почему-то влажная. это не его кровь. это чужая. но льется из него. как закрыть собой солдата. словить все пули за него. шумно. кричат. кто кричит? он не слышит приказов. нужно раздавать самому всегда. на войне тоже все кричат. кричали. от боли. ну конечно. нет. стоп. это не боль. это страх. убегают не солдаты, убегают гости. он в поместье. он... в своем поместье... герберт моргает один раз. моргает второй. стрелок... был стрелок... но он не жилец, его схватят. наверное, уже схватили. герберт мотает головой в сторону. хватит. война очень далеко. они все далеко. он вампир, он все оставил позади. его не трогает прошлое. его не трогает... прошлое... герберт закрывает глаза. его тело не восстанавливается. был прав.

пуля таки отравлена.
[indent]

[indent] В голове Люсьена и до сих пор не укладывалось, как Веларис, город на территории Двора Ночи, Двора, о жестокости жителей которого так много был наслышан Люсьен, мог быть таким...прекрасным, погружённым в спокойствие и умиротворение городом, на лицах жителей которого сияют по-настоящему счастливые улыбки, а о жестокости и насилии, казалось, здесь даже никто и никогда не слышал. Это понимание перевернуло весь мир Люсьена, который он знал и видел вокруг себя, которому неустанно верил всю свою жизнь, с ног на голову; он понял, что все эти годы жил и даже не подозревал о том, что где-то во Дворе Ночи может скрываться место, в котором тебе легко и комфортно.

[indent] Люсьен отлично помнил первый раз, когда ему довелось собственными глазами увидеть Веларис — дух захватывало от восторга настолько, что, на некоторое время, Люсьен и вовсе перестал дышать, и совсем позабыл о цели своего визита. Как раз повод посещения Велариса был совсем не располагающим к экскурсии и осмотру местных достопримечательностей — они с Фейрой только что сбежали со Двора Весны, и чудом спаслись из лап его собственных братьев; как бы не хотелось ему осмотреть это настоящее чудо света, пришлось предстать перед Ризандом и пережить тяжёлый разговор.

[indent] Впрочем, одного только восторга, что испытал Люсьен, взглянув на улицы города, оказалось слишком мало для того, чтобы он стал считать его действительно своим домом, пусть его из Велариса никто и не гнал, и даже предлагали оказать посильную помощь с его в нём обустройством; Веларис располагал к тому, чтобы пожелать остаться в нём навсегда, словно оказывал на Люсьена какое-то магическое воздействие, окутывал своей пеленой, мягкой и приятной, но, тем не менее, Вансерра в нём задерживаться надолго не планировал. Люсьен уходил часто, и приходил тоже часто; большую часть вылазок за пределы Велариса совершал по просьбам Ризанда, меньшую — по своей собственной инициативе, просто ради того, чтобы оказаться где-то ещё, только не здесь. В том числе и во Дворе Весны, всё ещё считая себя предателем, что пытается искупить вину перед лучшим другом. Впрочем, на противоположной предательству чаше весов было что-то гораздо более сильное, мощное, с чем он бороться не мог, и что не мог в себе заглушить. Эта чаша неизменно перевешивала, затмевая собой всё вокруг, включая угрызения совести от предательства, совершённого им же. И это было его истинной связью с Элейн.

[indent] Ради неё он ушёл в добровольное изгнание на земли смертных; иными словами этот его поход трудно было назвать — чистое самоубийство, и не более того. Но он не только выжил, но ещё и вернулся с подкреплением, как нельзя успешно справившись со своей миссией. А делал это по двум причинам — во-первых для того, чтобы дать Элейн время привыкнуть к нему и осознать эту связь, навести порядок в собственных мыслях; и для того, чтобы внести свою лепту в то, чтобы сделать её мир, мир, в котором она жила, спокойным и безопасным. А когда война с Хайберном закончилась, и над Веларисом снова засветило яркое солнце, Люсьен понял — даже оно не сумело растопить сердца Элейн; а его собственное — болезненно и тревожно билось в груди, стоило ему только о ней подумать. Разве мог растопить его Люсьен? Ему вовсе не хотелось на Элейн давить; но вот какой-то определённости — хотелось. Хотелось услышать из её уст хотя бы пару добрых, ласковых слов, хотелось увидеть её искреннюю улыбку, предназначающуюся не кому-то ещё, а именно ему. Хотелось почувствовать, как её тонкие, хрупкие пальцы сжимают его руку возле локтя, и как она идёт с ним совсем рядом, доверяя, чувствуя, что Люсьен её защитит от всего. Он даже не требовал с неё этого сразу, моментально — он ждал долго, и готов был ждать ещё, взамен ожидая хотя бы одного, небольшого, просветления, означавшего, что все его ожидания не напрасны.

[indent] Но просветлений не было. Люсьену, пожалуй, уже никогда не удастся забыть взгляд Элейн, которым она наградила его, получив последний подарок — серьги, рассчитанные на её изменившиеся, теперь уже острые уши фэйки. И, в то же самое время, он и сам понял, что с подарком ей совсем не угадал — Элейн, вопреки здравому смыслу, продолжала отрицать и ненавидеть новую жизнь, отказываясь принимать изменения, которые с ней произошли, а по старой тосковать. Тогда он решил зайти с другой стороны, хотя, признаваясь честно, совсем не понимал, почему Элейн так противится принять изменения; впрочем, он был слишком мало знаком с натурой смертных, и на её месте никогда не был, а потому, и не ему, наверное, об этом судить. А делать выводы — вполне. Приняв это как данность, с новым подарком Люсьен решил быть предусмотрительнее и обдумать тщательнее, — а прекращать дарить ей подарки вовсе не собирался, — и здесь на помощь ему пришли собственные воспоминания о долгих разговорах с Фейрой о её семье и жизни по ту сторону Стены, до того, как она повстречала Тамлина. На удивление, все их бережно хранила память Люсьена, и любезно ему предоставила по первой же просьбе. И тогда он нашёл то самое в них.

[indent] Люсьену нравилось по улочкам Велариса бродить просто так, без назначения и цели, и за множество таких прогулок он успел неплохо изучить город, особенно в части небольших, узеньких переулков, которые, своими хитросплетениями, могли привести в любую часть города. Неудивительно, что изучив их все, Люсьен полюбил ходить именно по ним, избегая улиц больше, на которых можно было встретить знакомые лица. Не то чтобы он сторонился всех и каждого; скорее, избегал участи лишний раз, без повода и острой необходимости, с ними встречаться. Одним из таких выученных путей он шёл сейчас, направляясь к городскому дому Ризанда, в котором жила Элейн — в широком кармане его кафтана лежала небольшая, аккуратная коробочка. Он ещё не решил как именно отдаст её Элейн — в руки, или попросит кого-то передать, опасаясь, что ей не понравится подарок снова; но, тем не менее, уверенно направлялся в сторону дома, когда услышал до боли знакомый голос совсем неподалёку.

[indent] — Джентльмены, какие-то проблемы? — Люсьен вышел из переулка, шагая уверенно и будучи настроенным решительно, но на деле — тщательно скрывая нарастающую панику. В мыслях — рой вопросов: а что, если бы его сейчас не оказалось рядом? что, если они решат наброситься на него все сразу, и ему не удастся Элейн защитить? что, если?... Она — была первоочерёдной задачей. Даже если ей самой не хотелось для него таковой становиться. — Спасибо, что дождалась меня, Элейн, теперь можем идти домой, — Говоря, он смотрел прямо на неё, игнорируя заколотившееся внутри сердце, но краем глаза цеплялся за каждое движение фэйцев, стараясь быть готовым ко всему на свете. Не удержавшись, всё же перевёл взгляд на них, в молчаливом вопросе: в чём дело? Он готов был поклясться — едва они заметили его искусственный глаз, брови их сошлись на переносице. Неужели, слышали о нём? Может, встречали в компании Ризанда? В любом случае — они его не боялись. Но, возможно, просто не хотели проблем, и потому отступили. Нехотя, с нежеланием.

[indent] — Никаких проблем, — Процедил один из них сквозь зубы, и они всё ещё недовольно смотрели им вслед, пока Люсьен, держа Элейн за локоть, так, чтобы не надавить на него слишком сильно, но так, чтобы она точно пошла вместе с ним, уводил её подальше. Заговорить он решился только тогда, когда они отошли на достаточное расстояние; тогда же он и убрал руку с локтя девушки, не желая смущать её или злить.

[indent] — Куда ты шла так поздно, ещё и одна? — Понял, что начал не с того. Вернее — его тон оставлял желать лучшего. Не с этого нужно начинать разговоры с Элейн. Мысленно дав себе подзатыльник, предпринял новую попытку: — Меня могло не оказаться рядом, а ты могла попасть в беду, — Люсьен не стал добавлять, что они оба могли попасть в беду, и только чудом избежали её. Он до сих пор не верил в эту удачу. — Что-то случилось? Почему ты была тут совсем одна?

Давненько на него так не смотрели. Приятный солоноватый привкус коктейля во рту сменяется кислотой тревожного налета на языке.

Авантюрин прекрасно осознает: он привлекателен. Стройный молодой юноша с красивым лицом и глазами диковинной породы. Его единственный шанс навсегда откреститься от вожделеющих взглядов - изуродовать себя до неузнаваемости. Готов ли он пойти на такой шаг? Да вполне себе, на самом-то деле, его тяга к саморазрушению, которой он пока еще не научился в самом себе подмечать - то придет с годами, немного пугающая, но почему-то нежно любимая черта, ох, как же он будет обожать это собственное бессознательное стремление сложить голову на ближайшую плаху, - весьма сильна и плохо управляема. Так что: готов-готов. Да только вот смысла теперь не видит.

В коридорах офиса Корпорации, на улочках Пир-Пойнта, даже за столом рулетки в помещении казино по ту сторону прикрываемых за их с Яшмой спинами дверей, на него смотрели с интересом и заочной симпатией и женщины, и мужчины. Это не вызывало никакого отторжения, быть может, даже было лестно. Если бы ему не было столь мало лет, и если бы он вел себя, ммм, чуть более нормально - его вполне могли бы пригласить на чай, кофе, вино, кино, домино. Девчушка с прыгучими кудрями из маркетинга или парень в строгих очках из договорного отдела - без разницы. Он бы даже согласился, без единого сомнения. Не только на встречу, но и на встречу с продолжением. А почему нет? Вопреки стараниям бывших хозяев, у него нет какого-то посттравматического расстройства, нет проблем с сексуальностью, а благодаря рабству - теперь нет проблем и с понимаем того, как с той самой сексуальностью обращаться в отношении мужчин. По крайней мере, он свято в подобное верит, буквально занимается время от времени настройкой и калибровкой собственного самоощущения.

Но здесь - иное. Здесь на него по первости смотрят как на товар. Как на куклу, которую можно купить за пару тысяч кредитов, как на мальчонку из числа тех, что выходят на улицы по ночам и сосут вот таким сальным богачам за конфетку и обещания лучшей жизни, что никогда не выполняются.

А то и вовсе как на того, за кого не надо ни платить, ни расщедриваться на обещания - чье согласие или несогласие вообще не имеет значения. Достаточно просто захотеть и взять. Силой так силой, а чего б нет-то? И вышвырнуть после: пусть и не на бетонный пол камеры, но на асфальт мостовой. Здесь тоже разница не велика, нагие коленки в кровь разбиваются и там, и там.

Ох, его прямо-таки знатно опрокидывает в состояние острого неприятия происходящего в моменте. Зрачки в причудливо разноцветных глазах сужаются до размера укола булавочной иглой. Зато как приятен миг разгона этих качелей самоощущения в обратную сторону: Яшма всего лишь называет его новое имя, а взгляд у представленного Карбейном меняется в одночасье. Тот все еще алчен глазами, но теперь смотрит на Авантюрина также, как смотрит и на саму Яшму: вожделея недостижимого.

Имя - это очень важно. Узнаваемое, мгновенно обозначающее положение. Проходя к месту за столом, Авантюрин думает: ух ты, какой неожиданный урок. Нет ничего ценнее положения, а лично в его конкретном случае - Опорного Камня. Остается надеяться, что он никогда об этом не забудет.

- Юное дарование весьма радо знакомству, - заискивающе-дружелюбная улыбка ложится маской почти что сразу, почти что без огреха в виде желания оскалиться. Почти что. - О, и еще юное дарование не отказалось бы от бокала холодного шампанского, - которое не очень-то пришлось по вкусу, но это именно то, что нужно. Дабы не отвлекаться на необходимость деланного смакования, а чтобы оно правда пилось без особого рвения.

Блэк-джек оказывается занимательной игрой. Простые до безобразия правила - нужно только уметь считать и ждать хорошие карты. Не так азартно, как рулетка, ведь требуется и еще пытаться угадывать, дешифровывать, читать лица прочих игроков за столом, не отдаться толком воле Фортуны, но все-таки весьма недурно. Авантюрин права увлекается в какой-то момент, переставая обращать внимание даже на собственную неприязнь к некоторым вынужденным соседям по столу. Выигрыш - потому что ему позволили выиграть, беспроигрышная тактика для нагона аппетита новичку. Проигрыш - потому что это всего лишь вторая партия в его жизни. Снова проигрыш. Снова выигрыш. И еще, еще, еще… Взгляд невольно цепляется за неожиданно яркое пятно - поднесенный Яшме коктейль призывно-розового цвета, - а затем…

С теми, кто однажды в моменте просто решил: довольно, а после задушил несколько человек цепью с ошейника на собственном горле - с такими бывает очень трудно. Потому что у таких хорошо развиты инстинкты: дают - не верь и выбрось, бьют - не скули и бей в ответ. Едва ли что Карбейн, что того люди ждут, что холеный с виду малолетний мальчишка не замрет растерянным кроликом перед прицелом, а изловчится ударить с локтя одного из вооруженных людей в пах, когда тот начнет заходить ему за спину, вывернется и уведет пистолет из поясной кобуры.

Авантюрин не умеет стрелять в живых людей. Только по мишеням в тире Корпорации. Да и, право слово, как бы ему помогло обратное? Вот и Карбейн ухмыляется, показательно милостивым жестом запрещая своим людям стрелять первыми. Мальчишка не целится в него - мечется прицелом от одного до другого, но что может сделать один юнец с пистолетом против четверых хорошо обученных мужчин с короткоствольными винтовками? Собственно говоря, мальчишка вроде бы как даже смекает, вон, губы судорожно облизывает и...отводит пистолет в сторону, демонстрируя разведенные в стороны руки.

- Прошу прощения, - напряженно говорит Авантюрин, якобы неловко улыбаясь в сторону того, кому хорошенько так локтем досталось в пах. - Рефлексы. Дядюшка, а что происходит-то?

Карбейн продолжает ухмыляться. Просит всех прочих опуститься на свои места и продолжать игру: делать вид, что не происходит ничего. А сам, поправляя тесноватый на уровне брюха жакет, говорит: то, что тебе, мальчик, пока еще непривычно, видимо, но по долгу выбранной тобой службы едва ли должно удивлять. Говорит: ты, мальчик, сядь обратно за стол вместе со всеми, а затем передай Алмазу то, что дядюшка Карбейн нашепчет тебе на ухо. На сдачу можешь даже забрать дядюшкины карты - они чертовски хороши в этой партии.

Авантюрин вдруг посмеивается. И то не веселье отнюдь. Нет-нет, ему не то что бы страшно, но он совершенно растерян. И очень сильно нервничает, до сердцебиения в глотке, до тошнотворной пустоты в, казалось бы, залитом от души коктейлями и шампанским желудке. Он не понимает, что ему делать.

Когда ты один и ставишь на кон лишь самого себя - все всегда многим проще. А единственный его опыт в жизни, когда надо было защищать другого человека - любимую сестрицу - подсказывает: беги, уходи отсюда всеми правдами и неправдами, лги, льсти, договаривайся, но беги. Потому что ты ничего не можешь сделать.

Не мог. Тогда, будучи мальчиком с именем, которое не сказало бы ни единой душе из числа захватчиков, ни о чем, кроме как о том, что нож в твоем горле или пуля промеж глаз в голове будут смотреться очень и очень хорошо. А теперь твое имя - твое же самое прочное подспорье. Думай. И делай хоть что-нибудь!

- Кхм, - горло приходится прочистить отнюдь не наигранно. Его и правда разве что не потряхивает от нервного напряжения. - Как жаль, что меня научили быть джентльменом, - Авантюрин показательно держит пистолет опущенным и отведенным в сторону, когда медленно ступает назад. Шаг, еще шаг - и все они спиной вперед. Он не возвращается на свое место, как и было предложено, он неторопливо прогуливается в обратном направлении, обходя стол. - И не быть дураком. Я бы мог предложить бартер: негоже таскать женщину без сознания как вещь туда-сюда. К тому же, со мной веселее, коротать-то времечко до исполнения требований, которые кто-то должен передать Алмазу. Дядюшке бы понравилось.

Это омерзительно, но Карбейну уже нравится. Глаза-то снова начинают блестеть от гипотетической возможности сорвать куш поболе намеченного. Сдача в виде приятного досуга, значит?

Авантюрин между тем пожимает плечами:

- Но я при своем имени сколько? С полгода? Тц, я не обладаю такой стратегической ценностью, как госпожа Яшма, - за спину которой он между тем и заходит. Аккуратно заправляет пару прядей за ухо уроненной на стол и собственные руки головы, скользит кончиками пальцев ниже, прижимая те к артерии. Пульс есть и совсем даже не слабый, но и не загоняющий сердце в мыло. Отлично. Очень хорошо. Стало быть, едва ли здесь кто-то уже в самом деле умирает прямо сейчас. - Для требований простить все долги на счетах сойду, конечно, но для большего…эх. Жаль-жаль, очень жаль.

Карбейн снова поправляет жакет: тот уверен и нисколько не сомневается - они с мальчишкой договорятся. И, быть может, после на всю ту же излюбленную сдачу он поимеет с мальчишки все, что может. От юношеского тела и до прикормленного щенка в рядах Десяти Каменных Сердец. Какой же прекрасной была идея, как же главная сука Алмаза ему подсобила, приведя с собой щенка!

Правда, мальчишка почему-то очень задумчиво всматривается в потолок.

- Не упадет, не волнуйся, мальчик, - Карбейн посмеивается почти что дружелюбно, хотя и последний смешок буквально застревает у того в глотке. Потому что когда на него переводят взгляд - он, все-таки бизнесмен, все-таки умеющий разбираться в людях, видит не глаза болтливой и юркой шестерки верхов Корпорации. Он словно бы видит глаза убийцы и смертника одновременно.

- Не упадет-то - это понятно, - Авантюрин покачивает головой небрежно. У него с полминуты назад начался чудовищный реверс самоощущения. И если до сего момента его правда внутренне колотило и мутило от нервов, напряжения, беспокойства и, ладно-ладно, немного даже от страха, но теперь ему… Все равно? Чувство, так сильно схожее с тем, что ощущал в момент приложенной до конца, до последнего кредита карты за столом рулетки. Еще не ставка, лишь прелюдия к оной. - Просто прикидывал, во сколько порча такого имущества обойдется Корпорации. Пистолет-то без глушителя, если я выстрелю пару раз в потолок - это очень возбудит местную охранную службу. Но! То был бы необдуманный, рискованный шаг. Как и похищать кого-то из числа Десяти Каменных Сердец. Ооо, даже я знаю немало, даже я немало стою, что уж говорить об этой леди.

Он как раз мягко приобнимает ладонью Яшму под подбородок и приподнимает, затылком прижимая к собственному животу. Пульс все еще бьется в том же чуть спешащем ритме. Просто прекрасно, чудно, просто замечательно.

- Похищение - это всегда про выкуп или договоренности типа, а вот это… - дуло пистолета вжимается в чужой, прикрытый шелковыми волосами цвета недопитого коктейля, висок. - Вот это - уже будет сведение счетов.

Дядюшка Карбейн, кажется, совершенно теряется в моменте. Но все же нехорошо щурит свои поросячьи глаза и брызжет слюной:

- Ты мне угрожать удумал?!

- Ну естественно! - Авантюрин снова посмеивается. Он не знает, что человек, оставленный в этом зале Яшмой для подстраховки, обязательно после той доложит: юношу стоит отправить на дополнительное психиатрическое освидетельствование. Ибо, госпожа, не поймите неправильно, но это было совершенно не похоже на игру, нельзя так играть в такие годы, будучи в здравом уме. - А на что это еще похоже? Ты, дядюшка, несколько свидетелей, твои люди с оружием и как минимум один, а, может, и сразу два пристрелянных члена Десяти Каменных Сердец, да в одном-то помещении! Если ты не согласишься на мои условия, а именно - дать нам выйти из казино и сесть в машину Корпорации - я пристрелю госпожу Яшму. А если после выстрела твои цепные псы дернутся - я пристрелю и себя. Ты круто просчитался, очень, очень плохая ставка. Видишь клеймо на моей шее? Я - сигонийский раб, а рабы точно знают, что быть мертвым - далеко не самая поганая участь. Спишь себе вечным спокойным сном, и никто более не заявляет на тебя свои права. Нет-нет, эй! Смотри на меня! Это патовая ситуация. Что бы ты сейчас ни сделал, на твоих руках будет либо ее тело, либо мое. А Каменные Сердца такого не прощают, Алмаз точно не простит. И не найдется такой планеты, такой щели, где до тебя не доберутся отнюдь не для того, чтобы пожелать хорошего дня. Ибо это не вопрос сантиментов, а вопрос силы и влияния. Думай, дядюшка Карбейн, думай.

Все или ничего.

Давненько на него так не смотрели. Приятный солоноватый привкус коктейля во рту сменяется кислотой тревожного налета на языке.

Авантюрин прекрасно осознает: он привлекателен. Стройный молодой юноша с красивым лицом и глазами диковинной породы. Его единственный шанс навсегда откреститься от вожделеющих взглядов - изуродовать себя до неузнаваемости. Готов ли он пойти на такой шаг? Да вполне себе, на самом-то деле, его тяга к саморазрушению, которой он пока еще не научился в самом себе подмечать - то придет с годами, немного пугающая, но почему-то нежно любимая черта, ох, как же он будет обожать это собственное бессознательное стремление сложить голову на ближайшую плаху, - весьма сильна и плохо управляема. Так что: готов-готов. Да только вот смысла теперь не видит.

В коридорах офиса Корпорации, на улочках Пир-Пойнта, даже за столом рулетки в помещении казино по ту сторону прикрываемых за их с Яшмой спинами дверей, на него смотрели с интересом и заочной симпатией и женщины, и мужчины. Это не вызывало никакого отторжения, быть может, даже было лестно. Если бы ему не было столь мало лет, и если бы он вел себя, ммм, чуть более нормально - его вполне могли бы пригласить на чай, кофе, вино, кино, домино. Девчушка с прыгучими кудрями из маркетинга или парень в строгих очках из договорного отдела - без разницы. Он бы даже согласился, без единого сомнения. Не только на встречу, но и на встречу с продолжением. А почему нет? Вопреки стараниям бывших хозяев, у него нет какого-то посттравматического расстройства, нет проблем с сексуальностью, а благодаря рабству - теперь нет проблем и с понимаем того, как с той самой сексуальностью обращаться в отношении мужчин. По крайней мере, он свято в подобное верит, буквально занимается время от времени настройкой и калибровкой собственного самоощущения.

Но здесь - иное. Здесь на него по первости смотрят как на товар. Как на куклу, которую можно купить за пару тысяч кредитов, как на мальчонку из числа тех, что выходят на улицы по ночам и сосут вот таким сальным богачам за конфетку и обещания лучшей жизни, что никогда не выполняются.

А то и вовсе как на того, за кого не надо ни платить, ни расщедриваться на обещания - чье согласие или несогласие вообще не имеет значения. Достаточно просто захотеть и взять. Силой так силой, а чего б нет-то? И вышвырнуть после: пусть и не на бетонный пол камеры, но на асфальт мостовой. Здесь тоже разница не велика, нагие коленки в кровь разбиваются и там, и там.

Ох, его прямо-таки знатно опрокидывает в состояние острого неприятия происходящего в моменте. Зрачки в причудливо разноцветных глазах сужаются до размера укола булавочной иглой. Зато как приятен миг разгона этих качелей самоощущения в обратную сторону: Яшма всего лишь называет его новое имя, а взгляд у представленного Карбейном меняется в одночасье. Тот все еще алчен глазами, но теперь смотрит на Авантюрина также, как смотрит и на саму Яшму: вожделея недостижимого.

Имя - это очень важно. Узнаваемое, мгновенно обозначающее положение. Проходя к месту за столом, Авантюрин думает: ух ты, какой неожиданный урок. Нет ничего ценнее положения, а лично в его конкретном случае - Опорного Камня. Остается надеяться, что он никогда об этом не забудет.

- Юное дарование весьма радо знакомству, - заискивающе-дружелюбная улыбка ложится маской почти что сразу, почти что без огреха в виде желания оскалиться. Почти что. - О, и еще юное дарование не отказалось бы от бокала холодного шампанского, - которое не очень-то пришлось по вкусу, но это именно то, что нужно. Дабы не отвлекаться на необходимость деланного смакования, а чтобы оно правда пилось без особого рвения.

Блэк-джек оказывается занимательной игрой. Простые до безобразия правила - нужно только уметь считать и ждать хорошие карты. Не так азартно, как рулетка, ведь требуется и еще пытаться угадывать, дешифровывать, читать лица прочих игроков за столом, не отдаться толком воле Фортуны, но все-таки весьма недурно. Авантюрин права увлекается в какой-то момент, переставая обращать внимание даже на собственную неприязнь к некоторым вынужденным соседям по столу. Выигрыш - потому что ему позволили выиграть, беспроигрышная тактика для нагона аппетита новичку. Проигрыш - потому что это всего лишь вторая партия в его жизни. Снова проигрыш. Снова выигрыш. И еще, еще, еще… Взгляд невольно цепляется за неожиданно яркое пятно - поднесенный Яшме коктейль призывно-розового цвета, - а затем…

С теми, кто однажды в моменте просто решил: довольно, а после задушил несколько человек цепью с ошейника на собственном горле - с такими бывает очень трудно. Потому что у таких хорошо развиты инстинкты: дают - не верь и выбрось, бьют - не скули и бей в ответ. Едва ли что Карбейн, что того люди ждут, что холеный с виду малолетний мальчишка не замрет растерянным кроликом перед прицелом, а изловчится ударить с локтя одного из вооруженных людей в пах, когда тот начнет заходить ему за спину, вывернется и уведет пистолет из поясной кобуры.

Авантюрин не умеет стрелять в живых людей. Только по мишеням в тире Корпорации. Да и, право слово, как бы ему помогло обратное? Вот и Карбейн ухмыляется, показательно милостивым жестом запрещая своим людям стрелять первыми. Мальчишка не целится в него - мечется прицелом от одного до другого, но что может сделать один юнец с пистолетом против четверых хорошо обученных мужчин с короткоствольными винтовками? Собственно говоря, мальчишка вроде бы как даже смекает, вон, губы судорожно облизывает и...отводит пистолет в сторону, демонстрируя разведенные в стороны руки.

- Прошу прощения, - напряженно говорит Авантюрин, якобы неловко улыбаясь в сторону того, кому хорошенько так локтем досталось в пах. - Рефлексы. Дядюшка, а что происходит-то?

Карбейн продолжает ухмыляться. Просит всех прочих опуститься на свои места и продолжать игру: делать вид, что не происходит ничего. А сам, поправляя тесноватый на уровне брюха жакет, говорит: то, что тебе, мальчик, пока еще непривычно, видимо, но по долгу выбранной тобой службы едва ли должно удивлять. Говорит: ты, мальчик, сядь обратно за стол вместе со всеми, а затем передай Алмазу то, что дядюшка Карбейн нашепчет тебе на ухо. На сдачу можешь даже забрать дядюшкины карты - они чертовски хороши в этой партии.

Авантюрин вдруг посмеивается. И то не веселье отнюдь. Нет-нет, ему не то что бы страшно, но он совершенно растерян. И очень сильно нервничает, до сердцебиения в глотке, до тошнотворной пустоты в, казалось бы, залитом от души коктейлями и шампанским желудке. Он не понимает, что ему делать.

Когда ты один и ставишь на кон лишь самого себя - все всегда многим проще. А единственный его опыт в жизни, когда надо было защищать другого человека - любимую сестрицу - подсказывает: беги, уходи отсюда всеми правдами и неправдами, лги, льсти, договаривайся, но беги. Потому что ты ничего не можешь сделать.

Не мог. Тогда, будучи мальчиком с именем, которое не сказало бы ни единой душе из числа захватчиков, ни о чем, кроме как о том, что нож в твоем горле или пуля промеж глаз в голове будут смотреться очень и очень хорошо. А теперь твое имя - твое же самое прочное подспорье. Думай. И делай хоть что-нибудь!

- Кхм, - горло приходится прочистить отнюдь не наигранно. Его и правда разве что не потряхивает от нервного напряжения. - Как жаль, что меня научили быть джентльменом, - Авантюрин показательно держит пистолет опущенным и отведенным в сторону, когда медленно ступает назад. Шаг, еще шаг - и все они спиной вперед. Он не возвращается на свое место, как и было предложено, он неторопливо прогуливается в обратном направлении, обходя стол. - И не быть дураком. Я бы мог предложить бартер: негоже таскать женщину без сознания как вещь туда-сюда. К тому же, со мной веселее, коротать-то времечко до исполнения требований, которые кто-то должен передать Алмазу. Дядюшке бы понравилось.

Это омерзительно, но Карбейну уже нравится. Глаза-то снова начинают блестеть от гипотетической возможности сорвать куш поболе намеченного. Сдача в виде приятного досуга, значит?

Авантюрин между тем пожимает плечами:

- Но я при своем имени сколько? С полгода? Тц, я не обладаю такой стратегической ценностью, как госпожа Яшма, - за спину которой он между тем и заходит. Аккуратно заправляет пару прядей за ухо уроненной на стол и собственные руки головы, скользит кончиками пальцев ниже, прижимая те к артерии. Пульс есть и совсем даже не слабый, но и не загоняющий сердце в мыло. Отлично. Очень хорошо. Стало быть, едва ли здесь кто-то уже в самом деле умирает прямо сейчас. - Для требований простить все долги на счетах сойду, конечно, но для большего…эх. Жаль-жаль, очень жаль.

Карбейн снова поправляет жакет: тот уверен и нисколько не сомневается - они с мальчишкой договорятся. И, быть может, после на всю ту же излюбленную сдачу он поимеет с мальчишки все, что может. От юношеского тела и до прикормленного щенка в рядах Десяти Каменных Сердец. Какой же прекрасной была идея, как же главная сука Алмаза ему подсобила, приведя с собой щенка!

Правда, мальчишка почему-то очень задумчиво всматривается в потолок.

- Не упадет, не волнуйся, мальчик, - Карбейн посмеивается почти что дружелюбно, хотя и последний смешок буквально застревает у того в глотке. Потому что когда на него переводят взгляд - он, все-таки бизнесмен, все-таки умеющий разбираться в людях, видит не глаза болтливой и юркой шестерки верхов Корпорации. Он словно бы видит глаза убийцы и смертника одновременно.

- Не упадет-то - это понятно, - Авантюрин покачивает головой небрежно. У него с полминуты назад начался чудовищный реверс самоощущения. И если до сего момента его правда внутренне колотило и мутило от нервов, напряжения, беспокойства и, ладно-ладно, немного даже от страха, но теперь ему… Все равно? Чувство, так сильно схожее с тем, что ощущал в момент приложенной до конца, до последнего кредита карты за столом рулетки. Еще не ставка, лишь прелюдия к оной. - Просто прикидывал, во сколько порча такого имущества обойдется Корпорации. Пистолет-то без глушителя, если я выстрелю пару раз в потолок - это очень возбудит местную охранную службу. Но! То был бы необдуманный, рискованный шаг. Как и похищать кого-то из числа Десяти Каменных Сердец. Ооо, даже я знаю немало, даже я немало стою, что уж говорить об этой леди.

Он как раз мягко приобнимает ладонью Яшму под подбородок и приподнимает, затылком прижимая к собственному животу. Пульс все еще бьется в том же чуть спешащем ритме. Просто прекрасно, чудно, просто замечательно.

- Похищение - это всегда про выкуп или договоренности типа, а вот это… - дуло пистолета вжимается в чужой, прикрытый шелковыми волосами цвета недопитого коктейля, висок. - Вот это - уже будет сведение счетов.

Дядюшка Карбейн, кажется, совершенно теряется в моменте. Но все же нехорошо щурит свои поросячьи глаза и брызжет слюной:

- Ты мне угрожать удумал?!

- Ну естественно! - Авантюрин снова посмеивается. Он не знает, что человек, оставленный в этом зале Яшмой для подстраховки, обязательно после той доложит: юношу стоит отправить на дополнительное психиатрическое освидетельствование. Ибо, госпожа, не поймите неправильно, но это было совершенно не похоже на игру, нельзя так играть в такие годы, будучи в здравом уме. - А на что это еще похоже? Ты, дядюшка, несколько свидетелей, твои люди с оружием и как минимум один, а, может, и сразу два пристрелянных члена Десяти Каменных Сердец, да в одном-то помещении! Если ты не согласишься на мои условия, а именно - дать нам выйти из казино и сесть в машину Корпорации - я пристрелю госпожу Яшму. А если после выстрела твои цепные псы дернутся - я пристрелю и себя. Ты круто просчитался, очень, очень плохая ставка. Видишь клеймо на моей шее? Я - сигонийский раб, а рабы точно знают, что быть мертвым - далеко не самая поганая участь. Спишь себе вечным спокойным сном, и никто более не заявляет на тебя свои права. Нет-нет, эй! Смотри на меня! Это патовая ситуация. Что бы ты сейчас ни сделал, на твоих руках будет либо ее тело, либо мое. А Каменные Сердца такого не прощают, Алмаз точно не простит. И не найдется такой планеты, такой щели, где до тебя не доберутся отнюдь не для того, чтобы пожелать хорошего дня. Ибо это не вопрос сантиментов, а вопрос силы и влияния. Думай, дядюшка Карбейн, думай.

Все или ничего.

Аз хочет пропустить мимо ушей комментарии Сола про то, что они что-то забыли, но все равно поддается нервному порыву оглянуться на багажник.

— Вроде все есть… — как будто сама себя успокаивая, проговаривает Азалия и ловит взглядом движения Солара под рулём его мотоцикла. Она знает, что там лежит, и это “что” ей совершенно не нравится. Почти до мерзкого желания стопнуть космоцикл и трясти Рида, пока тот не начнет говорить понятнее. Ничего из этого она не делает, и ее темнеющие от напряжения глаза скрываются под черным стеклом забрала.

Они едут за периметр. Блять! Когда слова Сола про Ворота доходят до ее буквально кипящего мозга, ладони обхватывают руль с колющей болью. Она старается, правда старается звучать спокойно — получается с большим трудом. Писк коннектора звонко сообщает, что связь между ее и Сола шлемами установлена. Ему придется ее слушать.

— Ты, блять, болен, если говоришь о таком, — ее голос наверняка хриплый через внутренний динамик, — все Ворота охраняются, но поедем через западные, у них позднее всех пересменка.

Если повезёт, а им причитается хоть иногда смачный кусок везения, то на посту будет Гас — рослый рыжий мужик средних лет, который очень любит две вещи в жизни: деньги и отсутствие проблем. Как по волшебству, в кармане ее штанов постукивают карточки. Придется немного расстегнуть куртку и приторно улыбаться, но они не попадут в ежедневные журналы.

— Сам не тормози, — огрызается она в тон Солару и плавно выводит космоцикл на холодную улицу привычным ходом. “Лошадка” вибрирует, немного поднимает пыль и быстро набирая обороты.

Им необходимо проехать половину городка и зацепить по ходу младшее месторождение. Дорога почти пустая, унылая и серая от обилия одинаковых жилых блоков. Людей на улицах почти нет, лишь изредка мелькают краснеющие от выпивки лица тех, у кого выходной от тяжелой и изнуряющей работы. Аз почти не обращает на них внимания — привыкла видеть таких каждый день. Она напряженно молчит до того момента, пока не начинают виднеться огромные черные конструкции фрекингов у скважины, а шлем наполную глушит гул добывающих машин.

— Ты оставайся у Ворот и делай вид, как будто идиот и вообще не при делах, — сухо сообщает Азалия, — пройдем Ворота, на заслоне уже никто не остановит.

Им нужно проехать через двухступенчатый и герметичный, как в космосе, коридор. Это займет не более пяти минут, но они будут самыми унылыми в их жизнях. Как, в общем-то и всегда.

Аз огибает последнее устрашающее нечто из металла и останавливает космоцикл у небольшого двухэтажного здания блок-поста. Отсюда купол выглядит куда осязаемее, чем в городе — действительно кажется, что ты в клетке, а огромные Ворота как будто поглощают свет от постоянно горящих прожекторов.

Девушка хлопает себя по штанам, вытаскивает оттуда карточку и перекладывает в нагрудный карман куртки. Шлем остаётся на сидении.

— Мне нужно пять минут и нас тут не было.

Звёзды - как россыпь самоцветов на бархатной тёмной ткани бытия. Они прекрасны, они завораживают, манят, и, глядя на них вот так, в иллюминатор поезда или в огромное панорамное окно на станции, нельзя даже представить всех опасностей, кроющихся там. Бесчисленные угрозы таятся во тьме, готовые вонзить когти в капли беззащитного тепла. Легион Антиматерии тоже пришёл оттуда. Вечно голодное опустошение резвится среди умирающих планет, и светила вспыхивают губительными сверхновыми… но, когда уходит страх, ты снова заворожён красотой и безграничными возможностями.
К этому невозможно привыкнуть. И, вместе с тем, слишком быстро начинаешь хотеть всё больше и больше. Тебе мало приключений, мало новых встреч, мало ощущения побед. И, хотя ты прекрасно понимаешь, что где-то тебе поджидает рубеж, на котором ты разобьешься, это – не повод остановиться. Наоборот, хочется успеть как можно больше прежде, чем доберёшься до этой конечной точки.
Любое путешествие рано или поздно завершается. Но каждый день им вновь и вновь удаётся сказать роковой неизбежности – не сегодня.
Поэтому - только вперёд. И, оборачиваясь к широко улыбающейся Март - сколько демонов гонишь от себя ты, девочка? - Стелла радостно сияет в ответ.
- Только вперёд! - бодро заявляет она.

умирать — страшно
но только когда это происходит впервые

март не помнит, как это было. пытался вспомнить много раз, но каждый раз безуспешно — детали не сходились, мысли перемешивались, сны путали, кратчайшие флешбеки, всплывающие мимолетными искрами в бессознательном, не давали даже шанса ухватиться за них, явным оставляя лишь осадочный привкус металла на кончике языка, вкус собственной крови, который тоже был обманом воображения, нежели физической реальностью в моменте, прожитом только что или даже часом ранее. как и хруст костей, как холодный метал, вонзившийся под кожу, как хриплая, почти немая просьба остановиться — он даже не вполне уверен, к кому была обращена просьба, но звучала она непривычно отчаянно, так, что это заставляло леденеть душу и кончики пальцев покрываться инеем. марту было страшно, но источник этого первобытного ужаса был ему неведом, будто бы и незнаком даже. как если бы он принадлежал кому-то другому.

во снах он слышал голоса сестёр и братьев, но они никогда не складывались в полноценную речь
тем не менее, один единственный был ярче, чётче остальных
только осень шла с ним на контакт — именно от осени возникало фантомное чувство тревоги вперемешку с ощущением щекотливой лёгкости в груди
это было странно, но именно к этим ощущениям март отчаянно желал возвращаться снова и снова, пренебрегая здравым смыслом

такое количество кошмаров на него обрушилось впервые за очень долгие годы, и после последней смерти, случившейся в доме октября, они будто бы стали живее. всё ещё никакой конкретики, даже образов, лишь чувства — свои и чужие; лишь эмоции — боль и отчаяние, снова боль и следующая за ней агония, заставляющая распахнуть глаза посреди ночи и обнаружить себя... ну, на своем привычном месте — в постели. непривычной была лишь соседствующая пустота. апреля рядом снова не было.

март думает — к чёрту.
может оно и к лучшему.

они так и не поговорили нормально с того дня, потому что весенний брат встал в позу и принципиально отказывался слушать и принимать упрёки относительно произошедшего, всё отрицал и говорил лишь о том, что поступил правильно. но март ничего правильного в смерти октября не видел, как не увидел бы правильности в смерти любого из их братьев. апрель был совсем не похоже на себя — с каких это пор убийство стало для него нормой и необходимостью?

апрель не слушал и выскальзывал ужом из мартовских рук при мельчайшем намёке на разговор и это, разумеется, вело к последствиям.

март чувствовал, как не вывозит, не справляется и тело его буквально вянет вместе с мутным рассудком, потому что весна вдруг начала казаться неправильной, неестественной, абсурдной. потому что апрель ему врал — всё это время он нагло пиздел и заставлял верить в свою ложь, и март верил, потому что не было для него никого ближе апреля. и он был слеп ко всему тому, что творил его брат. теперь же сам апрель, само его присутствие в жизни ощущалось ложью, нежели истиной, до которой марту хотелось добраться настолько отчаянно, что он был готов угробить себя, даже отдать жизнь, если потребуется — лишь бы только не существовать в реальности, которая всё это время была мнимой шуткой.

это нихуя не смешно — апрель, казалось, не слышал его и продолжал вещать о том, что смерть октября была вовсе не первой кровью их братьев на его руках — ты ведь знаешь, что нам нельзя, не положено - но апрель снова смеется — для него всё это было забавной шуткой. действительно, что тут такого, если они бессмертные. март образумить его пытается и за грудки встряхивает, шепчет почти отчаянно — что ты несёшь такое? - и голос его дрожит, потому что апрель усмехается ядовито, странно, неправильно, криво и жестоко. потому что апрель — не апрель вовсе. и слова его режут без ножа.

подставленный к горлу нож — тот самый, которым апрель не так давно убил октября, стал по меньшей мере сюрпризом. март подозревал, что если усилит натиск и попробует убедить брата хотя бы послушать его, тот воспримет это в штыки, начнёт защищаться, избегать, отбиваться — но точно не так. и марту, пожалуй, стало страшно в тот момент — он не боялся смерти, но, кажется, испугался того кто теперь был перед ним. он не узнавал собственного брата. апрель, которого он знал раньше, многие тысячелетия до, никогда не пошел бы на такое. точно не с ним — точно не так. но в глазах напротив март едва ли мог разглядеть даже собственное отражение — матовая мгла заслонила собой привычную небесную мягкость. апрель был зол, и март не мог разглядеть ни источника этой злобы, ни причины. сердце, зажатое меж рёбер, колотило с таким усилием и трепетом, что в ушах начинало звенеть. и лезвие ножа давило на горло сильнее. март чужие запястья почти не держит, не сопротивляется — от шока, скорее всего. потому что в здравом уме он никогда не позволил бы брату пустить чью-то кровь. даже свою собственную.

надрез вышел резкий, тонкий, почти хирургический. достаточно глубокий, чтобы рухнуть на кафельный пол практически моментально, задыхаясь в собственном алом, вязком и густом месиве. чтобы пульс остановился меньше чем за минуту. чтобы дух, выбравшийся из тела, не обнаружил рядом ни апреля, ни кого-либо ещё. только перепачканные зеркала в каком-то богом забытом клубе с отвратительной звукоизоляцией — несколькими минутами позже его мёртвое тело уже успеют обнаружить, но пока что мартовский дух слепо, но зачарованно взирал на результат собственной кончины, впервые произошедшей по вине не чьих-то чужих рук — своих. потому что он, кажется, начинал сходить с ума, потому что часть привидевшегося была правдой, но какая именно — разобрать не мог. потому что нож, так и оставшийся лежать у начинающих неметь рук, был тот же самый, которым апрель убил октября. потому что, кажется, проблема была в нём. или чёрт его знает в чём — март не улавливал, не понимал и ему было страшно от того, что такое с ним впервые — он раньше никогда и никого не убивал.

поговорить об этом с тем, кто знает о смерти побольше других братьев, казалось по меньшей мере логичным и правильным, и будто бы сама судьба велела и подталкивала — кто бы мог знать, что в морге, будучи неотрывным спутником своего человеческого тела, дух весны встретит именно октября? март не знал об осеннем брате ещё очень многое, но даже не подозревал, что из своей обители тот выбирается на, ну, вполне себе адекватную — почти - работу. но теперь март следит за ним внимательно: как тот простыни касается и на знакомые черты лица реагирует, как удивлён оказывается тому, что встречает весну в столь неподобающем для неё месте. кажется, что они оба были не вполне готовы к тому, чтобы пересечься так скоро. жаль только, что при подобных обстоятельствах.

— ты как будто расстроен, — сперва он звучит за спиной октября, и голос, тихий, шелестящий — ветром, неосторожно задевающим первую листву на ветвях деревьев после зимы долгой. март наблюдает за тем, как октябрь рану на горле его вычищает, выглядывает почти скромно из-за плеча осеннего, и спросить хочется — к чему аккуратность такая? — но март снова молчит и не издаёт и звука, пока осень делом занята, пока игла под кожу проникает и нитью сшивает разрез, делая его практически незаметным, не таким отвратительным, каким он зиял на бледной, похолодевшей коже, — с чего ты взял, что я сделал это сам?

не хочется признаваться в этом так сразу, не хочется выставлять себя жалким и глупым — не перед октябрём — но как будто бы именно перед ним это кажется наиболее правильным, а потому в голосе буквально проскакивает дрожь, приглушенным эхом отскакивая от стен и возвращаясь обратно к источнику. так, что март даже в своем бестелесном и эфемерном ощутил её на себе; ту самую тревогу, осадок которой всё ещё таился и искал выхода наружу. тревогу, источник которой хотелось найти, вцепиться в него мертвой хваткой и вырвать из себя с корнем, чтобы подобного более не случалось с ним снова.

октября хотелось коснуться, почувствовать — он теперь был куда теплее, и этого тепла недоставало физически, как бы парадоксально это не звучало для марта, от которого из физического осталось лишь его мёртвое тело. он слишком привык к теплу и без него ощущал себя выброшенной на берег рыбёшкой. а потому пытается, пусть и безуспешно — лбом тычется в плечо чужое, но, разумеется, просачивается сквозь. и вот он уже напротив, по другую сторону стола от октября находится, не скрываясь и не прячась — взгляд на него поднимает в ответ и смотрит пронзительно, внимательно, будто именно в живых глазах осени сможет найти все волнующие его ответы, — не знаю, как так вышло. мне было плохо и страшно, я чувствовал постоянный холод, будто руки немели и переставали меня слушаться. и тот его нож...

март говорит торопливо, будто боится забыть детали, но забывает о том, что их-то у него на самом деле и не было — всё прямо как во снах, обрывками, на грани между «есть» и «кажется» — что из этого ему лишь показалось, а что было на самом деле — понять сложно, — я почти ничего не помню.

и вот октябрьская рука на его лице, и март её действительно чувствует, ощущает её физическое тепло и лёгкие импульсы чего-то почти наэлектризованного, сперва пугается — глаза прикрывает, мечется между порывом отстраниться или остаться на месте, но октябрь решает это за него: держит крепче, на стол хирургический лезет, коленом его мёртвого тела касаясь. и март поддаётся, больше не стремясь избежать этих ощущений непривычных, поддаётся и рукам октябрьским, в ответ изъявив попытку его запястья ладонями прозрачными коснуться, — сними перчатки, — он чувствовал, что не будь их на октябре, его тепло ощущалось бы сильнее, ярче; и это было до болезненного необходимо, — пожалуйста, — шепчет тихо, почти одними лишь губами, и под ладонь октябрьскую подставляется сам, наклоняется ближе к нему, так, что они оба буквально нависают над его мёртвым телом — это чертовски странно, на март старается не реагировать хотя бы на подобные странности. хотя бы сейчас.

— я не хотел умирать. и не хотел убивать, — но мёртвое тело уже лежало на хирургическом столе — октябрь уже зашил вскрытое горло, и это так смешно, так странно и неправильно, что март не может сдержать истеричный смешок, — ты чувствуешь хоть что-то, когда касаешься меня вот так?

Тихий и уютный переулок ауруматонов всегда казался островком отдыха и безопасности на фоне огромного города, постоянной беготни по всем этим лестницам, которые выглядели одинаково, и на первых порах Стелла наворачивала круги и постоянно заходила не туда. Если бы не господин Янг в их компании, она была уверена, что случайно уехала бы на другой конец Лофу.
— Когда мы уедем, мне будет очень не хватать этого местечка, – вздохнула она.
В этот момент до её ушей донеслись звуки спора. Слишком далёкие, чтобы она разобрала конкретные слова, но достаточно громкие, чтобы можно было делать вывод – кажется, эти люди готовы перейти к драке. Наскоро прожевав последний сочный мясной шарик и выбросив палочку от него в ближайшую урну, Стелла схватила Март за руку и, как таран, потащила подругу туда.
Несколько торговцев – что-то это ей напоминало, – оживлённо дискутировали с каким-то хорошо, даже слишком хорошо, до безвкусицы, одетым мужчиной рядом с ним стояли ещё несколько человек, но они не участвовали. Вероятно, телохранители. Одно радовало – кажется, на этот раз проблема не в людях из КММ, этих ни с кем невозможно спутать, да и консервные банки, которых они по недоразумению называли меками, нигде не было видно, поэтому, наверно, будет проще. Правда ведь?
Стелла без каких-либо долгих и глубоких размышлений извлекла своё любимое безотказное оружие Последнего Дня и решительно направилась в их сторону. Как говорится, бита и доброе слово весят больше, чем просто доброе слово.
— Что здесь происходит? – как можно более грозно спросила она.
— Господин Ло Минчжи оказывает нам честь, предлагая скупить все наши торговые точки, — если бы не явный сарказм, сквозящий в словах женщины-лисы, можно было бы подумать, что она и правда восхищена. — Он полагает, что одна большая сеть ресторанов будет лучше, чем множество разбросанных по всей территории переулка закусочных.
— Его бренд очень известен, и он предложил такую сумму, которую мы не только в руках не держали, но и не слышали таких чисел никогда, — подхватил стоящий рядом с ней молодой парень, по виду, должно быть, младший брат.
— Господин как вас там, потому что я не запомнила, вы не подумали, что монополия не пойдёт на пользу переулку? — Стелла упёрла руку в бок. — Именно его пёстрое разнообразие и делает его уникальным.
— Дамочка, я ничего не буду говорить о вашем воспитании, которое, очевидно, отсутствует, раз вы лезете не в своё дело, — манерный тон мужчины разом отнял у него ещё несколько очков и без того отсутствующей привлекательности в глазах Стеллы. — Сейчас переулок представляет собой бардак, буквально помойку. Каждый делает что хочет. Так нельзя! Здесь никогда ничего не слышали о настоящем бизнесе! Просто назовите вашу сумму, в чём проблема?
— Но ценность наших заведений заключается совсем не в деньгах, – ответила ему всё та же женщина-лиса.

Тихий и уютный переулок ауруматонов всегда казался островком отдыха и безопасности на фоне огромного города, постоянной беготни по всем этим лестницам, которые выглядели одинаково, и на первых порах Стелла наворачивала круги и постоянно заходила не туда. Если бы не господин Янг в их компании, она была уверена, что случайно уехала бы на другой конец Лофу.
— Когда мы уедем, мне будет очень не хватать этого местечка, – вздохнула она.
В этот момент до её ушей донеслись звуки спора. Слишком далёкие, чтобы она разобрала конкретные слова, но достаточно громкие, чтобы можно было делать вывод – кажется, эти люди готовы перейти к драке. Наскоро прожевав последний сочный мясной шарик и выбросив палочку от него в ближайшую урну, Стелла схватила Март за руку и, как таран, потащила подругу туда.
Несколько торговцев – что-то это ей напоминало, – оживлённо дискутировали с каким-то хорошо, даже слишком хорошо, до безвкусицы, одетым мужчиной рядом с ним стояли ещё несколько человек, но они не участвовали. Вероятно, телохранители. Одно радовало – кажется, на этот раз проблема не в людях из КММ, этих ни с кем невозможно спутать, да и консервные банки, которых они по недоразумению называли меками, нигде не было видно, поэтому, наверно, будет проще. Правда ведь?
Стелла без каких-либо долгих и глубоких размышлений извлекла своё любимое безотказное оружие Последнего Дня и решительно направилась в их сторону. Как говорится, бита и доброе слово весят больше, чем просто доброе слово.
— Что здесь происходит? – как можно более грозно спросила она.
— Господин Ло Минчжи оказывает нам честь, предлагая скупить все наши торговые точки, — если бы не явный сарказм, сквозящий в словах женщины-лисы, можно было бы подумать, что она и правда восхищена. — Он полагает, что одна большая сеть ресторанов будет лучше, чем множество разбросанных по всей территории переулка закусочных.
— Его бренд очень известен, и он предложил такую сумму, которую мы не только в руках не держали, но и не слышали таких чисел никогда, — подхватил стоящий рядом с ней молодой парень, по виду, должно быть, младший брат.
— Господин как вас там, потому что я не запомнила, вы не подумали, что монополия не пойдёт на пользу переулку? — Стелла упёрла руку в бок. — Именно его пёстрое разнообразие и делает его уникальным.
— Дамочка, я ничего не буду говорить о вашем воспитании, которое, очевидно, отсутствует, раз вы лезете не в своё дело, — манерный тон мужчины разом отнял у него ещё несколько очков и без
того отсутствующей привлекательности в глазах Стеллы. — Сейчас переулок представляет собой бардак, буквально помойку. Каждый делает что хочет. Так нельзя! Здесь никогда ничего не слышали о настоящем бизнесе! Просто назовите вашу сумму, в чём проблема?
— Но ценность наших заведений заключается совсем не в деньгах, – ответила ему всё та же женщина-лиса.

[indent]Теперь запомнил? Из пяти людей трое должны заплатить по счетам.
[indent]А теперь?
[indent]А теперь?
[indent]До сих пор единственным голосом, который он помнил, был её голос. Единственная мысль, которая могла владеть его сознанием – её мысль. Он настолько к этому привык, что начал считать своей. Точнее, у чудовища не было таких сложных конструкций, оно получило установку, заставляющую его двигаться, и отправилось в поисках добычи. Несмотря на его одержимость Марой, его безумие – оно представляло собой лишь хаотичное месиво, как у животного, даже хуже. Животные по крайней мере знает, чего хочет. Есть или размножатся, драться за территорию или отдыхать. Ему этого не оставили. Он же был не в состоянии даже осознавать свои перемещения и понимать, ради чего их совершает. Он с таким же успехом мог надолго доставать на месте и смотреть пустым взором куда придётся, не пытаюсь ничего разглядеть, попросту теряясь во времени и пространстве. Любые попытки его схватить, сковать, запереть – даже не временные неудобства, ему было бы абсолютно безразлично, вот только они мешали ему следовать её воле. Мешали исполнить предназначение. Поэтому он избавлялся от помех.
[indent]И, хотя его целью назвали только троих, монстр совершенно не считался со всем сопутствующим ущербом и случайными жертвами. Он даже не обращал на подобные вещи внимания, для него это было неважно. Он не запоминал лиц и имён тех, кого растерзал, всё сливалось в вереницу ничего не значащих событий, и он не помнил, где был и чем занимался. Он не помнил, как у него получалось добраться с одной планеты на другую, как удавалось обнаружить вожделенную добычу раз за разом. Он просто это делал. Ничему не удивляясь, не сомневаясь, не будучи в силах, да и не испытывая никакого желания останавливать себя.
[indent]Ни одного собственного стремления или мечты. Ни одной собственной цели. Чужая месть стала его местью. Больше ничто не имело значения, ни сколько раз он сам умрёт на этом пути, ни как много крови прольёт, ни сколько неудач потерпит. Если в конечном счёте ему удастся исполнить приказ, это всё, что ему было нужно. Никаких угрызений совести, для них нужно обладать такими сложными вещами, как мораль, а для неё – самоопределением. Он даже не существовал отдельно от полученного приказа. Всё равно как если бы она оживила меч и заставила его искать указанный объект. Меч может пройти сквозь все препятствия, сквозь стены и живых существ, не обратив на это внимания, ведь он не обладает ни разумом, ни печалью, ни гордостью, ни жалостью. Пустой равнодушный инструмент, ценность которого определяется полезностью, а полезность - тем, насколько хорошо он служит необходимости.
[indent]Впервые с того давнего дня, как его казнили, он открыл глаза, и они потеряли ядовитый оттенок Мары. Он смотрел как потерянный ребёнок, брошенный в таком раннем возрасте, что его даже не научили говорить. Беззащитный и беспомощный, совершенно одинокий и не имеющий ни малейшего представления об окружающем мире. Он смотрел вокруг и ничего не узнавал. И, даже если бы он сейчас увидел самого себя, то не понял бы, кто этот человек. Прежде он даже не интересовался, как именно выглядит его оболочка
[indent]Что это за место? Кто она такая? Кто он такой? Его губы приоткрылись, выбирая вопрос, но вместо всего этого он произнёс только одно слово:
[indent]- Помоги…
[indent]Вслед за этим словом зацепилось другое, что-то более глубокое, чем обычная человеческая память, едва слышно шепнуло ему, что нужно это тоже сказать:
[indent]- Пожалуйста.
[indent]Сколько бы несчастных людей в своей жизни ни встречала эта женщина, вряд ли ей доводилось слышать от кого-то настолько глубокое отчаяние и настолько безнадёжную мольбу.

Между тем Волк ответила быстрее, чем ожидала Стелла. Кажется, на той стороне развернулась какая-то дискуссия, потому что сразу вслед за её обычно весёлым, почти легкомысленным приветствием с радостным смайликом последовало:
«А зачем вы так усложняете? Можно же ликвидировать вашего оппонента физически.»
«Не беспокойся, проблем с законом не будет, мы профессионалы. Нет тела – нет дела.»
Стелла чуть  не выронила смартфон и тоже торопливо напечатала:
«Ты что! Нет! Такие радикальные меры пока не нужны!»
«Пока — это хорошо сказано!» — не преминула замерить Волк. — «Ладно-ладно, я выполняю поиск. Но, если что – только попроси!»
И подмигивающая мордашка в конце. Удивительно, как ей удается с такой непринуждённой лёгкостью предлагать подобные вещи. Стелла уже давно поняла, что, чем меньше знаешь о методах Охотников за Стелларонами, тем крепче спишь. Правда, иногда волей-неволей приходилось получать эту информацию, и, как ни старайся забыть, уже не получится. Удивительные люди, ничего не скажешь.
— Тогда давай именно со снимков и начнём. Когда не знаешь, за что взяться первым, стоит делать то, что получается у тебя хорошо. А тебе суждена судьба великого фотографа, я в этом уверена.
Она оглядела переулок.
— Было бы неплохо, как мне кажется, если бы нам удалось запечатлеть счастливых и довольных клиентов. Это прекрасно показало бы, что местные заведения замечательно функционируют даже без всяких модернизаций. Вот только снимать других людей можно только с их разрешения. Иначе будет невежливо, а некоторые из них даже могут привлечь нас к ответственности. Я не думаю, что у нас есть лишние кредиты.
Ладно, предположим, оплачивать штрафы им не впервой, их даже несколько раз задерживали, и без либо Дань Хэна, либо господина Янга, любезно приходивших на выручку, они оттуда не выбрались. Но счета их карт это каждый раз порядочно так облегчало. Увы, но в этом мире не только пресловутые  КММ стремились при любой возможности ободрать других людей как липку. И наполнять чужие карманы ей привлекательным отнюдь не казалось. Им и так порой приходилось действовать дерзко, навязывая другим помощь едва ли не против их воли, буквально уговаривая, чтобы им разрешили, или же суя нос, как им не раз говорили, не в своё дело, только чтобы доказать — сами другие не справятся, так что лишний раз лучше не искушать судьбу.

— О, но говорить с вами будем не мы. К сожалению, мы никогда не были близки с такой выдающейся личностью, как вы, генерал Цзинь Юань. Но есть человек, который любезно согласился сделать это для нас.
Генерал выглядел уязвимым. Этот идиот и правда пришёл один, не взял с собой глефу, и, хотя наверняка рыцари ждут где-то не слишком далеко, они не успеют прийти на помощь, если его решать убить. Глядя на бывшего друга, Блэйд в очередной раз убедился, что поступает правильно.
— Какой же ты наивный, Цзинь Юань. Всё такой же неизлечимо благородный.
Голос звучит пренебрежительно, насмешливо, беспощадно. Блэйд выступает из теней, проходит мимо него и встаёт рядом с Учеником Санктус Медикус. Это существо достаточно уполномочено для того, чтобы вести переговоры, но вполне понятно, что и он – мелкая сошка, лишь исполняющая чужую волю. Это не он дёргает за тайные нити. Тот, кто пытается собрать этих созданий вместе, никогда так глупо себя не покажет. И после того, что произошло в прошлый раз, они никому не раскроются так легко. Не станут заключать новые союзы, способные обернуться очередным предательством. Фантилия играла с ними, заставила развлекать её, как бессловесных рабов.
— Я получил робоптаху. Ты хотел меня видеть? Я пришёл.
Он насмешливо, едко усмехается. Вряд ли Цзинь Юань ожидал, что Блэйд придёт с той стороны.
— Я пытался достучаться до тебя, а ты так ничего и не понял. Что же, пора раскрыть карты.
Кажется, будто он изменился. Хотя его глаза лихорадочно сверкают, сам он на удивление спокоен. Блэйд больше не контролирует Мару, он смирился с ней, но, что удивительно – она не сводит его с ума и не превращает в чудовище. Он почти такой же, как прежде — нормальный, насколько это ещё вообще возможно для него.
— Мне сказали, что я был безумен, потому что неправильно ко всему относился. Её великий дар не предназначен для того, чтобы истязать. Он помогает. Я боролся с ним, поэтому мне было так плохо. Теперь я принял его и чувствую только облегчение. То, что никто из вас так и не принёс мне. Ты сказал, что я всегда останусь для тебя прежним, тем же, кем был, но ты и пальцем не пошевелил для того, чтобы помочь мне. Ты понятия не имеешь о том, каково мне приходится каждый день. Как дорого мне стоила та наша встреча.
Именно благодаря ей они и нашли его слабое место. Блэйд надеялся, что сможет как прибыть, так и ускользнуть необнаруженным, и правда – власть имущие Лофу проигнорировали его присутствие, но заметил кое-кто ещё.
— Охотники за Стелларонами мне тоже не друзья. Кафка посадила меня на цепь, как бешеное животное. Элио манит несбыточной мечтой, чтобы я слушался. Они мне никто.
Блэйд нарочно отвергает эту связь, чтобы Ученики не добрались до них тоже. Он больше не обнаружит перед этими тварями нитей, за которые его можно потянуть.
— Все вы… Никто из вас ничего не может мне дать. Но потом меня осенило – для чего всё это было? Для чего мы столько сражались? Для чего мы жертвовали собой? Мы выбрали не того врага. Она никогда не хотела ничего плохого. Она принесла благо, исцеление, милосердие. Это всё Создатель Проклятого Лука. Это он рассказывает о мерзости Изобилия,  губит сотни живых существ, это он заставляет вчерашних детей идти в бой, это все из-за него. Он – тот, кто должен быть повержен. Если бы мы поняли это сразу, Байхэн была бы ещё жива. Пожиратель Луны не стал бы всем ненавистным изгоем. Никто бы не погиб. Все мы были бы счастливы и равны.
Он говорит с неподдельной ненавистью и страстью, направляя её сейчас на Ланя вместо Яоши.
— Но Милостивая Медикус не держит зла. Она прощает каждого, кто раскаялся, принимает и благословляет. Она спасёт меня и спасёт тебя. Ты присягнул тому, кто хочет её убить. Если ты отречёшься от него — сможешь стать одним из нас. Даже такой грех смоет её милосердие. Цзинь Юань, брат мой. Они говорят, что тебя нужно убить, но я сказал, что можно обойтись без насилия. Пойдём с нами, и мы снова будем вместе.
Каждое лишнее слово может погубить их обоих, но Блэйд всё же не удерживается от подсказки о том, что происходит на самом деле. Цзинь Юань обречён, приговорён, и спасти его — задача не из лёгких.

***

— Брось меч. Это бессмысленно.
Трупы пары десятков Учеников разлетаются ворохом листьев — ещё недавно золотых, полных сияния, но рассыпающихся гнилью на глазах Алый клинок рассекает их одного за другим без всякой пощады. Блэйд снова отводит лезвие назад, готовясь к следующему выпаду. Его глаза полыхают непримиримым пламенем, он готов продолжать до последнего вздоха, а, поскольку он не может умереть, сражаться он будет вечно, если потребуется.
— Ваши сладкие речи вас не спасут. Я знаю, что может предложить Творительница Чумы. Каждое проявление её воли – отрава, я не стану вас слушать.
— Ты не можешь умереть, это так. Ты попираешь ногами доброту нашей госпожи. Ты более слеп, чем новорождённый котёнок. Может быть, труп твоего друга, генерала Лофу Сяньчжоу, лучше убедит себя.
— Цзинь Юань?! — рявкает Блэйд, замирая на месте.
— Мы приносим жизнь и хотим, чтобы всем было хорошо, но вы не покоряетесь. Как бы мы ни сожалели, но учить вас приходится через смерть. Если он будет таким же упрямым, как ты, и тоже откажется, мы его устраним. Ты губишь не только себя, но и его.

***

— Соглашайся, Цзинь Юань, хватит, довольно с нас этой войны. Правда не на стороне Альяса, поэтому он никогда не победит. Мне плевать на них, но я не хочу терять тебя.
Блэйд переплетает обман и блеф со своими настоящими мыслями. Он не позволит им и пальцем прикоснуться к Цзинь Юаню. Если придётся — выдаст себя раньше времени и встанет рядом с ним. Если его план, такой же безумный, как и все прежние, не сработает — он готов сражаться ради этого человека.